ОГНЕСРУЧИЙ КАКАДУ!!!!!!!!!!!!!!!!
Она говорит «соседка». Но я знаю, что она имеет в виду.
Лиз объясняет нашу проблему парню из службы поддержки.
«Мне и моей соседке нужно соединить наши компьютеры в одну сеть»,
— говорит она, сидя за вторым столом нашего общего кабинета.
Слово «соседка» режет мне слух. Это неправильное слово, но другого у нас нет. Как еще вы назовете двух подруг, которые вместе ютятся в квартире старого викторианского дома, руководят несколькими компаниями и одной некоммерческой организаций из своих комнат, проводят политические встречи под масляными портретами своих пуританских и еврейских предков, готовят еду из кале и тофу для всех, кто заходит, ходят на все вечеринки только вместе, и справляют праздники с семьями друг друга? Если бы мы были лесбиянками (а многие так и думают), то все было бы очевидно. Однако мы натуралки.
Вот уже полтора года мы живем вместе, и я все время натыкаюсь на безымянность нашей ситуации. Слово «соседка по комнате» напоминает о студенческой общаге, следах от сигарет на полу, которые остались после тысяч предыдущих обитателей, замках на всех дверях, холодильнике, который как Балканы поделили на зоны влияния, где можно или нельзя класть свою еду, и тяжелом металле, разносящемся по коридору. Это признак неустроенности и двадцатилетия. Это не признак любви и семьи.
Слова предлагают убежище. Они помогают сохранить любовь. Я бы хотела найти слово для двух подруг, которые могут жить вместе в декадентском доме с потертыми персидскими коврами. Иногда, пытаясь сделать наши отношения более солидными, я говорю людям, что Лиз и я состоим в «бостонском браке». Обычно на это отвечают:
«В чем-чем вы состоите?»
Это устаревшее выражение, которое относится к девятнадцатому веку. В викторианские времена, женщины, которые хотели сохранить свою независимость и свободу, отказывались от брака и часто начинали жить вместе, чтобы быть друг другу «женами» и «помощницами».
Повесть «Бостонцы», которую написал Генри Джеймс в 1886 году, описала именно такую пару, и именно ее название легло в основу термина. Однако возможно дело в том, что самые гламурные женские пары того времени жили в Бостоне, в том числе романистка Сара Орн Джюетт и ее «жена» Анни Адамс Филдс, тоже писательница.
Были ли они лесбиянками? Был ли «бостонский брак» просто кодовым обозначением для лесбийской любви? Историк Лилилиан Фадерман считает, что сейчас уже невозможно это установить, потому что женщины девятнадцатого века, которые вели дневники, никогда не упоминали то, что происходило в их спальне. Они бы никогда не упомянули, что их экстатическая дружба дошла до, как романтически говорит Фадерман, «генитального секса». Считалось, что у леди, особенно состоятельных, которые всегда пили чай с оттопыренным мизинцем, вообще нет никаких сексуальных желаний. Женщины могли спать в одной постели, обниматься на людях, смотреть глаза друг другу, но все эти ласки списали бы на невинную девичью влюбленность.
Так что, по крайней мере, в теории, бостонские браки означали платонические отношения ботаников. Викторианские соседки-подруги намазывали джем на толстые ломти хлеба пальцами, перепачканными чернилами, сидя в по-богемному потертых кожаных креслах и обсуждая работу над романом или наброском политической речи. Их разум бился также страстно, как и их сердце. Их сожительство было не столько браком, сколько коммуной из двух человек со своей политической программой и учебным планом.
«Мы будем вместе трудиться [над изучением немецкого], мы будем изучать все на свете»,
— провозглашает Олив, героиня «Бостонцев» своей возлюбленной леди. Олив фантазирует о том, как они будут наслаждаться «неподвижными зимними вечерами под лампой, когда за окном идет снег, на маленьком столике стоит чай, и успешные чтения… Гете, почти что единственного иностранного автора, к которому она не была равнодушна; поскольку она просто ненавидела писанину французов, несмотря на то значение, которое они придавали женщинам». Джеймс высмеивает Олив как страстного книжного червя. Однако он же восхваляет собственную сестру Элис, которая поддерживала преданную дружбу с другой женщиной, и которая была в его глазах чистой, идеальной любовью.
Скорее всего, бостонские браки имели разное значение для разных женщин: деловое партнерство, сотрудничество художников, лесбийский роман.
«Я уже иду по зеленому лугу, чтобы встретить тебя, мое сердце так колотится, что я с трудом могу его унять, научиться быть терпеливой, пока не придет моя дорогая Сьюзи»,
— писала Эмили Дикинсон своей подруге, а возможно любовнице, Сью Гилберт. Сегодня я вижу трагедию в этих словах, поскольку Сью, в конечном итоге, вышла замуж за брата Эмили, и у женщин так и не было шанса построить новую жизнь на основе своей любви. Мне так хочется телепортировать их обеих в наше время, и тогда Эмили и Сьюзи сняли бы квартиру в Сан-Франциско, повесили бы радужный флаг на окне, занимались бы шопингом в «Хороших вибрациях», выбирая фаллоимитаторы и шокирующе розовые вещи. И в то же время, все не так просто. Когда я читаю страстные письма женщин из девятнадцатого века, я понимаю, что я упустила, насколько более яркой была тогда дружба. Хотя наша сексуальная жизнь стала богаче за последнюю сотню лет, наша дружба стала беднее. Почему я не закидываю своих любимых девочек поцелуями и «нежными» записками, не держусь с ними за руки, идя по улице, не сплю с ними в одном спальном мешке? Мы больше не прикасаемся друг к другу. Мы не смеем признаться, как колотится наше сердце.
Несколько лет назад, я влюбилась в мужчину из-за всего, что было с ним связано — он приходил ко мне ночью с пятью пластиковыми мешками в руках, а затем он распаковывал и раскладывал везде свои вещи. На следующий день я находила апельсиновый сок в холодильнике, его свитер в своей тумбочке, его программы в моем компьютере. Ночь за ночью он устраивался в моей квартире.
Поначалу, все эти маленькие открытия восхищали меня, то, как он говорил:
«Мне нужно быть рядом с тобой».
Но однажды утром я оглядела мою спальню — мужские трусы на полу, книги об искусственном интеллекте на моей тумбочке, банка белковой смеси на полке, и я поняла, что живу вместе с бойфрендом. И что у нас с ним абсолютно разные идеи о том, что нам нужно в доме. Он считал, что квартира — это стол, где мы оставляем бумаги, кофейные чашки и детали компьютера. Что я считала бардаком, он считал архивом, который ни в коем случае нельзя трогать. Тем временем, я сводила его с ума, когда проводила политические встречи в нашей гостиной и приглашала десять человек к ужину в последний момент. Мы любили друг друга, но это не значит, что мы могли жить в одной квартире.
И затем, в духе голливудских фильмов, я наткнулась на журнал Maxine, где увидела статью, которая задела меня за живое. Ее написала 27-летняя Зоя Золброд, и в ней она воспевает страсть между женщинами, даже если обе они являются натуралками:
«Я встречаю женщин, которых я хочу узнать ближе так сильно, что я могу назвать это только влюбленностью. И когда я узнаю их, я чувствую прилив силы и возможностей, чувствую себя самой собой, и это более реально для меня, чем гетеросексуальная любовь».
Когда она встретила свою подругу Ви, «это было как найти человека, за которого ты можешь выйти замуж». Две женщины стали жить вместе. Они заботились друг о друге, стали семьей, называли друг друга «моя любовь» и «моя соседка».
Я помню, что я прочла эту статью и подумала: «да». Я обожала моего бойфренда, но он и я никогда не сочетались так хорошо, как описывала Золброд. Мы пытались создать вместе дом, но расходились насчет того, каким этот дом должен быть.
Годы спустя, когда наша любовь переросла в дружбу, и он съехал, я дала себе обещание: я не больше не дойду до такой домашней ситуации. Вместо этого я найду того, кто захочет превратить дом в общественный центр — с множеством еды, гостями на уикенд, чистыми полками, цветами, арт-проектами, собраниями активистов, садом на заднем дворе и старыми велосипедами на обочине, на случай если кто-то останется без колес.
Моя подруга Лиз оказалась подходящим человеком. Так что я сделала ей предложение. Хотела ли она стать моим соавтором в арт-перфомансе под рабочим названием «дом»? Он хотела.
Недавно, на вечеринке, я встретила женщину-ученую тридцати с лишним лет, которая поселилась одна в маленьком городке под Бостоном.
«Я могу выйти за дверь и встать на лыжи,
— сказал она,
— но мне часто бывает одиноко».
Вокруг нас люди прыгали и размахивали руками под старую песню Принца. Ученая засунула руки в карманы джинсов, и внимательно разглядывала комнату.
«Если вам одиноко, заведите соседку,
— предложила я. —
Можете переехать в групповой дом».
«Нет,
— ответила она.
— Я для этого старовата. У меня свои привычки».
«А если вы выйдете замуж?»
— спросила я. Она рассмеялась:
«Ну, это совсем другое дело».
Она могла бы говорить от лица тысяч, миллионов женщин в этой стране. Согласно Бюро статистики США одно из четырех домохозяйств в 1995 году состояло только из одного человека, ожидаемая цифра, если учесть, что население стареет. Я вижу будущее одиноких женщин, и честно говоря, это вгоняет меня в депрессию. Мы изолируем себя в особняках и дорогих апартаментах. И почему? Иногда потому, что мы хотим насладиться одиночеством — и это нормально. Но иногда это происходит лишь потому, что мы боимся искать комфорт с нашими друзьями. Что если вы купите дом вместе с лучшей подругой, откроете совместный банковский счет, вместе воспитаете ребенка?
Однако как насчет сексуального партнера? В этой области платонический брак, при всех своих преимуществах, может заставить вас сделать трудный выбор и пересмотреть свои отношения.
Любовь Лиз, физик-теоретик, идет по нашей улице, хлопая в ладоши. Стоя у дома, он наклоняет голову и слушает, как звуки отражаются от стены. Он работает над упражнением для своих студентов в классе «Физика музыки», который он помогает вести. После этого он заходит внутрь, и видит, что Лиз и я лежим на софе, обсуждая городские застройки. Мы вместе готовим ужин, и если я в настроении, я могу присоединиться к их свиданию, или я могу отправиться к парню, с которым я встречаюсь.
Я тоже встречаюсь с учеными, мужчинами, которые знают, что такое эксперимент, задают вопросы и ищут ответы. Любовь Лиз и моя сидят на нашей кухне, записывая уравнения в блокноты, или исчезают на много дней в мире субатомных частиц и разговоров с машинами. Лиз и я составляем друг другу компанию. Эти мужчины достаточно разумны, чтобы понимать, что бостонский брак работает в их пользу. Наш бостонский брак упростил наши отношения с мужчинами.
Однако как мы поддерживаем отношения, если однажды одна из нас может выйти замуж? Одна из нас может влюбиться и не в мужчину — в домик в Мексике, в работу в Тангьере, в проект документального кино во Флориде, в год молчания в Беркширских лесах. Все, что угодно может привести к нашему расставанию. Мы не давали друг другу никаких обещаний, не подписывали никаких контрактов. Большую часть времени, это кажется приемлемым.
Работая над этой статьей, я говорила со многими женщинами, у которых были платонические браки, или которые всерьез над этим думали. Все они обсуждали сложные вопросы обязательств или отсутствия таковых между друзьями.
Джанет называет свою жизнь с Гретой осознанной.
«Также как можно создавать „осознанное сообщество“, можно устроить „осознанное“ сожительство»,
— говорит она. Две школьные подруги, обе они гетеросексуалки старше тридцати лет переехали вместе в Бостон пять лет назад, зная, что они разделят здесь квартиру и жизнь. Они ели вместе, обсуждали, как прошел день, и делали другие вещи, которые большинство людей ждут от спутника жизни.
«Грета — это человек, которого я указываю как контактное лицо, заполняя карты об экстренной медицинской помощи,
— говорит мне Джанет.
— Она — первый человек, к которому я обращаюсь, если мне нужна помощь».
И в то же время, эти двое оставляют свое будущее открытым, и их обещания друг другу полны «что если». Если Грета не выйдет замуж до возраста 35 лет, то они будут воспитывать вместе ребенка. Именно эти «что если» препятствуют близости женщин друг с другом.
Одна замужняя женщина, я назову ее Лиза, говорит, что она глубоко разочарована тем, как женщины обращаются со своими дружбами как с временными, бросают подруг, когда появляется эротический партнер.
«Хотя мои подруги и я говорили о том, как мы купим вместе дом, на каком-то уровне мы осознавали, что этого никогда не будет. В конечном итоге, мы бы предали друг друга, нашли бы мужчину, вышли бы замуж. Я вышла замуж, потому что я знала, что все остальные это делают. Если бы я знала, что я могу доверять дружбе с женщиной, что можно сделать дружбу отношениями с будущим, то я бы предпочла это браку».
Что до меня, то я начала думать об обязательствах, как о чем-то большем, чем брачный контракт, общий банковский счет и даже общий ребенок. Я знаю, что когда-нибудь Лиз и я можем переехать в разные дома, разные города. И в то же время я представляю, как мы снова объединимся в 80 лет, вместе поселимся в доме для престарелых.
Возможно, у нас будут мужья, а может быть и нет, но мы останемся подельниками. Наверное, мы будем доставать молодых, которые кладут шпинат в наши тарелки, лекциями про важность профсоюзов; может быть, мы напишем оперу и поставим ее с помощью какой-нибудь новой технологии, которая позволит нам парить в воздухе. У Лиз и меня есть обязательства. У нас общее видение того, какими людьми мы хотим быть, и в каком мире мы хотим жить.
«Мы создали такую веселую семью,
— говорит Зоя Золброд в своей статье.
— В то же время Hallmark ни одной открытки в нашу честь не выпустил, можете в это поверить?»
Мы не знаем, кем себя назвать. У нас нет праздников. Мы не знаем, что ждет нас в будущем. У нас есть только любовь и история, которую мы создаем вместе.
Лиз влетает на кухню, сумка подмышкой.
«Я купила вот эти,
— говорит она.
— потому что ты все так и ходишь в перчатках разного цвета с дырками».
Я натягиваю варежки, и мои руки превращаются в мохнатые лапки, розово-красные и немного золотого.
«Я их люблю»,
— говорю я, обнимаю ее и глажу по спине своими лапами. Она смеется и отводит глаза, немного смущенная собственной щедростью.
«Я не могу позволить, чтобы моя соседка ходила в залатанных перчатках»,
— говорит она.
Она говорит «соседка». Но я знаю, что она имеет в виду.
womenation.org/tak-chto-vy-dvoje-vmeste-2/
Лиз объясняет нашу проблему парню из службы поддержки.
«Мне и моей соседке нужно соединить наши компьютеры в одну сеть»,
— говорит она, сидя за вторым столом нашего общего кабинета.
Слово «соседка» режет мне слух. Это неправильное слово, но другого у нас нет. Как еще вы назовете двух подруг, которые вместе ютятся в квартире старого викторианского дома, руководят несколькими компаниями и одной некоммерческой организаций из своих комнат, проводят политические встречи под масляными портретами своих пуританских и еврейских предков, готовят еду из кале и тофу для всех, кто заходит, ходят на все вечеринки только вместе, и справляют праздники с семьями друг друга? Если бы мы были лесбиянками (а многие так и думают), то все было бы очевидно. Однако мы натуралки.
Вот уже полтора года мы живем вместе, и я все время натыкаюсь на безымянность нашей ситуации. Слово «соседка по комнате» напоминает о студенческой общаге, следах от сигарет на полу, которые остались после тысяч предыдущих обитателей, замках на всех дверях, холодильнике, который как Балканы поделили на зоны влияния, где можно или нельзя класть свою еду, и тяжелом металле, разносящемся по коридору. Это признак неустроенности и двадцатилетия. Это не признак любви и семьи.
Слова предлагают убежище. Они помогают сохранить любовь. Я бы хотела найти слово для двух подруг, которые могут жить вместе в декадентском доме с потертыми персидскими коврами. Иногда, пытаясь сделать наши отношения более солидными, я говорю людям, что Лиз и я состоим в «бостонском браке». Обычно на это отвечают:
«В чем-чем вы состоите?»
Это устаревшее выражение, которое относится к девятнадцатому веку. В викторианские времена, женщины, которые хотели сохранить свою независимость и свободу, отказывались от брака и часто начинали жить вместе, чтобы быть друг другу «женами» и «помощницами».
Повесть «Бостонцы», которую написал Генри Джеймс в 1886 году, описала именно такую пару, и именно ее название легло в основу термина. Однако возможно дело в том, что самые гламурные женские пары того времени жили в Бостоне, в том числе романистка Сара Орн Джюетт и ее «жена» Анни Адамс Филдс, тоже писательница.
Были ли они лесбиянками? Был ли «бостонский брак» просто кодовым обозначением для лесбийской любви? Историк Лилилиан Фадерман считает, что сейчас уже невозможно это установить, потому что женщины девятнадцатого века, которые вели дневники, никогда не упоминали то, что происходило в их спальне. Они бы никогда не упомянули, что их экстатическая дружба дошла до, как романтически говорит Фадерман, «генитального секса». Считалось, что у леди, особенно состоятельных, которые всегда пили чай с оттопыренным мизинцем, вообще нет никаких сексуальных желаний. Женщины могли спать в одной постели, обниматься на людях, смотреть глаза друг другу, но все эти ласки списали бы на невинную девичью влюбленность.
Так что, по крайней мере, в теории, бостонские браки означали платонические отношения ботаников. Викторианские соседки-подруги намазывали джем на толстые ломти хлеба пальцами, перепачканными чернилами, сидя в по-богемному потертых кожаных креслах и обсуждая работу над романом или наброском политической речи. Их разум бился также страстно, как и их сердце. Их сожительство было не столько браком, сколько коммуной из двух человек со своей политической программой и учебным планом.
«Мы будем вместе трудиться [над изучением немецкого], мы будем изучать все на свете»,
— провозглашает Олив, героиня «Бостонцев» своей возлюбленной леди. Олив фантазирует о том, как они будут наслаждаться «неподвижными зимними вечерами под лампой, когда за окном идет снег, на маленьком столике стоит чай, и успешные чтения… Гете, почти что единственного иностранного автора, к которому она не была равнодушна; поскольку она просто ненавидела писанину французов, несмотря на то значение, которое они придавали женщинам». Джеймс высмеивает Олив как страстного книжного червя. Однако он же восхваляет собственную сестру Элис, которая поддерживала преданную дружбу с другой женщиной, и которая была в его глазах чистой, идеальной любовью.
Скорее всего, бостонские браки имели разное значение для разных женщин: деловое партнерство, сотрудничество художников, лесбийский роман.
«Я уже иду по зеленому лугу, чтобы встретить тебя, мое сердце так колотится, что я с трудом могу его унять, научиться быть терпеливой, пока не придет моя дорогая Сьюзи»,
— писала Эмили Дикинсон своей подруге, а возможно любовнице, Сью Гилберт. Сегодня я вижу трагедию в этих словах, поскольку Сью, в конечном итоге, вышла замуж за брата Эмили, и у женщин так и не было шанса построить новую жизнь на основе своей любви. Мне так хочется телепортировать их обеих в наше время, и тогда Эмили и Сьюзи сняли бы квартиру в Сан-Франциско, повесили бы радужный флаг на окне, занимались бы шопингом в «Хороших вибрациях», выбирая фаллоимитаторы и шокирующе розовые вещи. И в то же время, все не так просто. Когда я читаю страстные письма женщин из девятнадцатого века, я понимаю, что я упустила, насколько более яркой была тогда дружба. Хотя наша сексуальная жизнь стала богаче за последнюю сотню лет, наша дружба стала беднее. Почему я не закидываю своих любимых девочек поцелуями и «нежными» записками, не держусь с ними за руки, идя по улице, не сплю с ними в одном спальном мешке? Мы больше не прикасаемся друг к другу. Мы не смеем признаться, как колотится наше сердце.
Несколько лет назад, я влюбилась в мужчину из-за всего, что было с ним связано — он приходил ко мне ночью с пятью пластиковыми мешками в руках, а затем он распаковывал и раскладывал везде свои вещи. На следующий день я находила апельсиновый сок в холодильнике, его свитер в своей тумбочке, его программы в моем компьютере. Ночь за ночью он устраивался в моей квартире.
Поначалу, все эти маленькие открытия восхищали меня, то, как он говорил:
«Мне нужно быть рядом с тобой».
Но однажды утром я оглядела мою спальню — мужские трусы на полу, книги об искусственном интеллекте на моей тумбочке, банка белковой смеси на полке, и я поняла, что живу вместе с бойфрендом. И что у нас с ним абсолютно разные идеи о том, что нам нужно в доме. Он считал, что квартира — это стол, где мы оставляем бумаги, кофейные чашки и детали компьютера. Что я считала бардаком, он считал архивом, который ни в коем случае нельзя трогать. Тем временем, я сводила его с ума, когда проводила политические встречи в нашей гостиной и приглашала десять человек к ужину в последний момент. Мы любили друг друга, но это не значит, что мы могли жить в одной квартире.
И затем, в духе голливудских фильмов, я наткнулась на журнал Maxine, где увидела статью, которая задела меня за живое. Ее написала 27-летняя Зоя Золброд, и в ней она воспевает страсть между женщинами, даже если обе они являются натуралками:
«Я встречаю женщин, которых я хочу узнать ближе так сильно, что я могу назвать это только влюбленностью. И когда я узнаю их, я чувствую прилив силы и возможностей, чувствую себя самой собой, и это более реально для меня, чем гетеросексуальная любовь».
Когда она встретила свою подругу Ви, «это было как найти человека, за которого ты можешь выйти замуж». Две женщины стали жить вместе. Они заботились друг о друге, стали семьей, называли друг друга «моя любовь» и «моя соседка».
Я помню, что я прочла эту статью и подумала: «да». Я обожала моего бойфренда, но он и я никогда не сочетались так хорошо, как описывала Золброд. Мы пытались создать вместе дом, но расходились насчет того, каким этот дом должен быть.
Годы спустя, когда наша любовь переросла в дружбу, и он съехал, я дала себе обещание: я не больше не дойду до такой домашней ситуации. Вместо этого я найду того, кто захочет превратить дом в общественный центр — с множеством еды, гостями на уикенд, чистыми полками, цветами, арт-проектами, собраниями активистов, садом на заднем дворе и старыми велосипедами на обочине, на случай если кто-то останется без колес.
Моя подруга Лиз оказалась подходящим человеком. Так что я сделала ей предложение. Хотела ли она стать моим соавтором в арт-перфомансе под рабочим названием «дом»? Он хотела.
Недавно, на вечеринке, я встретила женщину-ученую тридцати с лишним лет, которая поселилась одна в маленьком городке под Бостоном.
«Я могу выйти за дверь и встать на лыжи,
— сказал она,
— но мне часто бывает одиноко».
Вокруг нас люди прыгали и размахивали руками под старую песню Принца. Ученая засунула руки в карманы джинсов, и внимательно разглядывала комнату.
«Если вам одиноко, заведите соседку,
— предложила я. —
Можете переехать в групповой дом».
«Нет,
— ответила она.
— Я для этого старовата. У меня свои привычки».
«А если вы выйдете замуж?»
— спросила я. Она рассмеялась:
«Ну, это совсем другое дело».
Она могла бы говорить от лица тысяч, миллионов женщин в этой стране. Согласно Бюро статистики США одно из четырех домохозяйств в 1995 году состояло только из одного человека, ожидаемая цифра, если учесть, что население стареет. Я вижу будущее одиноких женщин, и честно говоря, это вгоняет меня в депрессию. Мы изолируем себя в особняках и дорогих апартаментах. И почему? Иногда потому, что мы хотим насладиться одиночеством — и это нормально. Но иногда это происходит лишь потому, что мы боимся искать комфорт с нашими друзьями. Что если вы купите дом вместе с лучшей подругой, откроете совместный банковский счет, вместе воспитаете ребенка?
Однако как насчет сексуального партнера? В этой области платонический брак, при всех своих преимуществах, может заставить вас сделать трудный выбор и пересмотреть свои отношения.
Любовь Лиз, физик-теоретик, идет по нашей улице, хлопая в ладоши. Стоя у дома, он наклоняет голову и слушает, как звуки отражаются от стены. Он работает над упражнением для своих студентов в классе «Физика музыки», который он помогает вести. После этого он заходит внутрь, и видит, что Лиз и я лежим на софе, обсуждая городские застройки. Мы вместе готовим ужин, и если я в настроении, я могу присоединиться к их свиданию, или я могу отправиться к парню, с которым я встречаюсь.
Я тоже встречаюсь с учеными, мужчинами, которые знают, что такое эксперимент, задают вопросы и ищут ответы. Любовь Лиз и моя сидят на нашей кухне, записывая уравнения в блокноты, или исчезают на много дней в мире субатомных частиц и разговоров с машинами. Лиз и я составляем друг другу компанию. Эти мужчины достаточно разумны, чтобы понимать, что бостонский брак работает в их пользу. Наш бостонский брак упростил наши отношения с мужчинами.
Однако как мы поддерживаем отношения, если однажды одна из нас может выйти замуж? Одна из нас может влюбиться и не в мужчину — в домик в Мексике, в работу в Тангьере, в проект документального кино во Флориде, в год молчания в Беркширских лесах. Все, что угодно может привести к нашему расставанию. Мы не давали друг другу никаких обещаний, не подписывали никаких контрактов. Большую часть времени, это кажется приемлемым.
Работая над этой статьей, я говорила со многими женщинами, у которых были платонические браки, или которые всерьез над этим думали. Все они обсуждали сложные вопросы обязательств или отсутствия таковых между друзьями.
Джанет называет свою жизнь с Гретой осознанной.
«Также как можно создавать „осознанное сообщество“, можно устроить „осознанное“ сожительство»,
— говорит она. Две школьные подруги, обе они гетеросексуалки старше тридцати лет переехали вместе в Бостон пять лет назад, зная, что они разделят здесь квартиру и жизнь. Они ели вместе, обсуждали, как прошел день, и делали другие вещи, которые большинство людей ждут от спутника жизни.
«Грета — это человек, которого я указываю как контактное лицо, заполняя карты об экстренной медицинской помощи,
— говорит мне Джанет.
— Она — первый человек, к которому я обращаюсь, если мне нужна помощь».
И в то же время, эти двое оставляют свое будущее открытым, и их обещания друг другу полны «что если». Если Грета не выйдет замуж до возраста 35 лет, то они будут воспитывать вместе ребенка. Именно эти «что если» препятствуют близости женщин друг с другом.
Одна замужняя женщина, я назову ее Лиза, говорит, что она глубоко разочарована тем, как женщины обращаются со своими дружбами как с временными, бросают подруг, когда появляется эротический партнер.
«Хотя мои подруги и я говорили о том, как мы купим вместе дом, на каком-то уровне мы осознавали, что этого никогда не будет. В конечном итоге, мы бы предали друг друга, нашли бы мужчину, вышли бы замуж. Я вышла замуж, потому что я знала, что все остальные это делают. Если бы я знала, что я могу доверять дружбе с женщиной, что можно сделать дружбу отношениями с будущим, то я бы предпочла это браку».
Что до меня, то я начала думать об обязательствах, как о чем-то большем, чем брачный контракт, общий банковский счет и даже общий ребенок. Я знаю, что когда-нибудь Лиз и я можем переехать в разные дома, разные города. И в то же время я представляю, как мы снова объединимся в 80 лет, вместе поселимся в доме для престарелых.
Возможно, у нас будут мужья, а может быть и нет, но мы останемся подельниками. Наверное, мы будем доставать молодых, которые кладут шпинат в наши тарелки, лекциями про важность профсоюзов; может быть, мы напишем оперу и поставим ее с помощью какой-нибудь новой технологии, которая позволит нам парить в воздухе. У Лиз и меня есть обязательства. У нас общее видение того, какими людьми мы хотим быть, и в каком мире мы хотим жить.
«Мы создали такую веселую семью,
— говорит Зоя Золброд в своей статье.
— В то же время Hallmark ни одной открытки в нашу честь не выпустил, можете в это поверить?»
Мы не знаем, кем себя назвать. У нас нет праздников. Мы не знаем, что ждет нас в будущем. У нас есть только любовь и история, которую мы создаем вместе.
Лиз влетает на кухню, сумка подмышкой.
«Я купила вот эти,
— говорит она.
— потому что ты все так и ходишь в перчатках разного цвета с дырками».
Я натягиваю варежки, и мои руки превращаются в мохнатые лапки, розово-красные и немного золотого.
«Я их люблю»,
— говорю я, обнимаю ее и глажу по спине своими лапами. Она смеется и отводит глаза, немного смущенная собственной щедростью.
«Я не могу позволить, чтобы моя соседка ходила в залатанных перчатках»,
— говорит она.
Она говорит «соседка». Но я знаю, что она имеет в виду.
womenation.org/tak-chto-vy-dvoje-vmeste-2/