долой хуястых сволачей!!!!!!
ГЛЫБА И СОНЕЧКА, ГЕНИЙ И ЖЕНЩИНА
Кабы раньше я знала,
Что так замужем плохо,
Расплела бы я косу русую,
Да сидела бы дома.
«Напилася я пьяна», русская народная песня.
Лев Толстой не любил детей, ни своих, ни чужих. Не любил он также свою жену, своих крестьян, Православную церковь, Господа Бога, Ивана Тургенева (правда, потом они помирились на старости лет). Особенно он не любил женщин, хотя и думал, что любил. Впрочем, не будем лукавить, женщин-то он любил, но КАК, вот в чем вопрос. Еще он любил лошадей, собак, охотиться, хорошо поесть, выпить (в молодости), сыграть в винт и в шахматы, а также побеседовать о литературе и о своем месте в нем.
«В сентябрьский день 1862 года, когда 18-летняя дочь кремлевского врача Сонечка Берс стала графиней Толстой, женой известного тогда уже русского писателя, она, разумеется, не предугадывала необычности своей судьбы. Она тогда не знала, да и не могла знать, что ей суждено и трудное и высокое назначение, что у нее есть не только обязанности перед настоящей жизнью своего мужа, но и долг перед будущими поколениями, перед культурой» (курсив мой – О.Л.). Такой вердикт вынесен Софье Андреевне Толстой во вступительной статье к двухтомному изданию ее дневников литературоведом С.А. Розановой, такую роль предписало ей общество. Короче, Сонечка попала.
Отсюда стартует ее долгая дорога долга, ответственности и душевных и физических страданий, закончившаяся под замерзшими окнами дома на станции Астапово, где Матерый Человечище (МЧ), Зеркало Русской Революции (ЗРР), Величайший Гуманист Всего Человечества (ВГВЧ) и Глыба закончил свое существование в ноябре 1910 года. Дорога длиной в 48 лет.
В кратком изложении все было примерно так. Еще до свадьбы жених, движимый искренним желанием полностью открыться своей будущей супруге, дал ей прочесть свои дневники, откуда не ведавшая греха девушка, воспитанная по всем правилам приличия, узнала о бурной и полной страстей жизни своего ухажера. Она, в свою очередь, отказавшись дать свои дневники, предложила ему написанную ею повесть. Жених ее никак не откомментировал – писательство было его прерогативой. (Ее часто будут мучить потом ревнивые воспоминания о любовных откровениях мужа из его прошлой жизни).
Уже в ноябре этого же года в дневниках Софьи Андреевны появляется упоминание о первой беременности, и дальше беременности и роды следуют друг за другом с завидной регулярностью. О плотском удовлетворении от вирильной активности мужа не упоминается ни разу. Скорее наоборот: «Лева все больше и больше от меня отвлекается. У него играет большую роль физическая сторона любви. Это ужасно – у меня никакой, напротив» (26.09.1863). Беременности жены вызывают у него неприязненное чувство, и он всячески избегает ее, под предлогом занятий по хозяйству. Кормление детей часто доставляет ей боль, и она нанимает кормилицу, за что Левочка очень на нее сердится. Вообще, с первых же дней брака резкие охлаждения и суровость мужа, его импульсивность, смена настроений ежедневно держат молодую жену в напряжении.
От этой холодности, упреков и придирок у Софьи развивается и постоянно поддерживается низкая самооценка. «Левочку я боюсь. Он так стал часто замечать все, что во мне дурно. Я начинаю думать, что во мне очень мало хорошего». «У меня второй день лихорадка. Перед Левочкой чувствую себя как чумная собака. Но я не мешаю ему, потому что он сам не обращает на меня внимания», – пишет Соня еще в марте 1865 года. Левочке, впрочем, все еще не чужды человеческие слабости, и он флиртует с женой нового управляющего – Марией Ивановной – молодой и интересной нигилисткой. К супруге в этот период (1866 год) он «делается холоден... до крайности».
Семейная жизнь идет своим чередом: Софья Андреевна нянчит и лечит болеющих по очереди и скопом, детей, занимается их обучением, шьет одежду и белье для всей семьи, следит за домом и хозяйством усадьбы (Левочка оказался к этому непригоден), ухаживает за больным мужем, следит за его диетой, переписывает рукописи (у Левочки плохой почерк), по нескольку раз переписывает корректуры (Левочка очень придирчив, и правит корректуры многократно), решает все вопросы с издательствами и цензурой. Лев Николаевич пишет, мыслит, творит, ездит на охоту с любимыми собаками, травит зайцев, лисиц, бьет бекасов и вальдшнепов. Софья Андреевна просит мужа принять участие в воспитании детей, и это вызывает у него раздражение – «самая страстная мысль его о том, чтобы уйти от семьи», – выкрикивает он в гневе во время ссоры. Ее держит чувство долга: «Зачем я все-таки делаю все? Я не знаю; думаю, что так надо».
Сразу же после рождения самой младшей дочери Саши в 1884 году, МЧ резко поворачивается к христианству и становится ВГВЧ. Любопытно, что непосредственно этому событию предшествовала жестокая сцена: у Сони начались схватки, и она спустилась к нему с этим сообщением. Левочка был мрачен и зол (вероятно, приступ ревности, которые случались у него часто и, увы, без повода). На просьбы жены простить ее перед лицом возможной смерти от родов и уверения в своей невинности, «Он поглядел, вдруг повернув голову, пристально <на меня>, но ни одного доброго слова <.> не сказал... через час родилась Саша. Я отдала ее кормилице. Я не могла тогда кормить ребенка, когда Лев Николаевич вдруг сдал мне все дела, когда я сразу должна была нести и труд материнский, и труд мужской. Какое это было тяжелое время! И это был поворот к христианству! За это христианство – мученичество, конечно, приняла я, а не он» (Воспоминания, «Дневники», 18.06.1897).
Старшие сыновья – прошло 25 лет брака – живут своей мужской жизнью в Москве, некоторые из них, повторяя сценарий гусарской молодости отца. Софья Андреевна тоскует: «Думаю о старших мальчиках, как будто они отдалены ужасно, и мне это больно. Отчего отцам не больно бывает все, что касается детей. И за что женщинам и эта тяжесть в жизни? Только путает жизнь» (17.02.1885).
Описание жизни в дневниках Софьи Андреевны – ее собственной и Льва Николаевича, как и описание жизни ЗРР многочисленными биографами – чудовищно разнятся в оценке содержания, смысла, значимости труда обоих. Сама Софья Андреевна порой разделяет эти смыслы, и долг свой описывает как обыденность, а писательство мужа как нечто значительное, великое. Но постепенно назревает критический момент, переломная стадия в их отношениях.
В 1891 году в собрании сочинений Толстого была напечатана «Крейцерова соната», и это ключевое событие в отношениях Сонечки и Глыбы. С этого момента она начинает понимать все больше и больше истинную натуру своего мужа: его непомерное тщеславие, ханжество, человеческую черствость и отсутствие реальной любви к людям и особенно к женщинам, к ней самой. «Не знаю, как и почему связали «Крейцерову сонату» с нашей замужней жизнью, но это факт, и <...> все пожалели меня. Да что искать в других – я сама в сердце своем почувствовала, что эта повесть направлена в меня, что она сразу нанесла мне рану, унизила меня в глазах всего мира и разрушила последнюю любовь между нами» (12.02.1891). Этим произведением Глыба сказал вслух, то, что думал, то, что поверял до того своим дневникам. Между тем, именно она по его настоянию, едет в Петербург и добивается у Государя разрешения на публикацию «Крейцеровой сонаты». «И неверна «Крейцерова соната» во всем, что касается женщин в ее молодых годах. У молодой женщины нет этой половой страсти, особенно у женщины рожающей и кормящей. Ведь она женщина-то только в два года раз!» (23.03.1891).
Это произведение, насквозь пронизанное женоненавистничеством, особенно противоречиво выглядит на фоне «поворота к христианству». С этого поворота в доме стали появляться «темные» люди – так называет их Софья Андреевна, а порой и сам Матерый Человечище – последователи «учения Толстого», молокане, духоборы, раскольники разных сортов и представители российской интеллигенции. Появляется и главный герой будущей развязки этой истории – Владимир Григорьевич Чертков, чертоподобное alter ego Гения. Их присутствие в доме Софья Андреевна не переносит, но вынуждена покорно сносить и обслуживать. Оно, это присутствие, является материальным воплощением ханжества Льва Николаевича. Вообще-то, Гений чаще ассоциировался у меня с другим известным классическим прообразом ханжества – мольеровским Тартюффом, а его поведение, морализаторская позиция – синдромом «подшитого алкоголика». Помнится, у Анны Ахматовой, в воспоминаниях Лидии Чуковской есть отсылка к характеристике МЧ одним из его крестьян: «мусорный был старикашка». Насильственно морочащий свою натуру – обжоры, сладострастника, ревнивца, любителя удовольствий – Гений, позволявший-таки себе всяческие слабости и поблажки, упорно натягивал вериги на все остальное человечество, особенно сурово истязая при этом самого близкого ему человека – Софью Андреевну.
В дневниковых записях с этого времени все чаще встречаются критические рассуждения о позиции Толстого, он постепенно перестает быть «Левочкой», и становится просто Л.Н., или Львом Николаевичем. «Лев Николаевич всегда и везде пишет и говорит о любви, о служении богу и людям. Читаю и слушаю это всегда с недоумением. С утра и до поздней ночи вся жизнь Льва Николаевича проходит безо всякого личного отношения и участия к людям. Встает, пьет кофе, гуляет или купается утром, никого не повидав, садится писать; едет на велосипеде или опять купаться, или просто так; обедает, или идет вниз читать или на lawn-tennis. Вечер проводит у себя в комнате, после ужина только немного посидит с нами, читая газеты или разглядывая разные иллюстрации. И день за день идет эта правильная, эгоистическая жизнь без любви, без участия к семье, к интересам, радостям, горестям близких ему людей» (04.09.1897).
В феврале 1895 года умирает Ванечка, семилетний любимый сын Софьи Андреевны. В течение двух лет она не пишет дневника. После смерти любимого сына, в образовавшейся двухлетней лакуне дневниковых записей у Софьи Андреевны появляется духовная и творческая близость с композитором С.И. Танеевым. Это был лакомый кусок для ищущего оправдания своему ханжеству Глыбы. Он сурово плющил ее увлечение музыкой (она много играет на фортепиано, читает о музыке и композиторах), гневался на ее походы в концерты, мрачнел при визитах Танеева в дом, хулил музыку в целом на все корки. Софья Андреевна в эти годы именно в музыке нашла радость, отдохновение, утешение от тяжелой утраты сына, о чем много говорится в дневниках 1897-99 годов. Это был самый светлый период в ее совместной жизни с МЧ, и самое свободное состояние души. «А Льва Николаевича я развенчала как кумира» (08.06.1897).
Публикация «Крейцеровой сонаты» сняла запрет с табуированной темы сексуальных отношений Сонечки и Глыбы. Она все чаще задумывается над тем, что, собственно связывало ее мужа с нею. «Левочка необыкновенно мил, весел и ласков. И все это, увы! все от одной и той же причины (курсив мой – О.Л.). Если бы те, кто с благоговением читали «Крейцерову сонату», заглянули на минуту в ту любовную жизнь, которой живет Левочка, и при одной которой он бывает весел и добр, – то как свергли бы они свое божество с того пьедестала, на который его поставили! А я люблю его такого, нормального, слабого в привычках и доброго. Не надо быть животным, но не надо быть насильно тем проповедником истин, которых не вмещаешь в себе» (21.03.1891).(с)
Кабы раньше я знала,
Что так замужем плохо,
Расплела бы я косу русую,
Да сидела бы дома.
«Напилася я пьяна», русская народная песня.
Лев Толстой не любил детей, ни своих, ни чужих. Не любил он также свою жену, своих крестьян, Православную церковь, Господа Бога, Ивана Тургенева (правда, потом они помирились на старости лет). Особенно он не любил женщин, хотя и думал, что любил. Впрочем, не будем лукавить, женщин-то он любил, но КАК, вот в чем вопрос. Еще он любил лошадей, собак, охотиться, хорошо поесть, выпить (в молодости), сыграть в винт и в шахматы, а также побеседовать о литературе и о своем месте в нем.
«В сентябрьский день 1862 года, когда 18-летняя дочь кремлевского врача Сонечка Берс стала графиней Толстой, женой известного тогда уже русского писателя, она, разумеется, не предугадывала необычности своей судьбы. Она тогда не знала, да и не могла знать, что ей суждено и трудное и высокое назначение, что у нее есть не только обязанности перед настоящей жизнью своего мужа, но и долг перед будущими поколениями, перед культурой» (курсив мой – О.Л.). Такой вердикт вынесен Софье Андреевне Толстой во вступительной статье к двухтомному изданию ее дневников литературоведом С.А. Розановой, такую роль предписало ей общество. Короче, Сонечка попала.
Отсюда стартует ее долгая дорога долга, ответственности и душевных и физических страданий, закончившаяся под замерзшими окнами дома на станции Астапово, где Матерый Человечище (МЧ), Зеркало Русской Революции (ЗРР), Величайший Гуманист Всего Человечества (ВГВЧ) и Глыба закончил свое существование в ноябре 1910 года. Дорога длиной в 48 лет.
В кратком изложении все было примерно так. Еще до свадьбы жених, движимый искренним желанием полностью открыться своей будущей супруге, дал ей прочесть свои дневники, откуда не ведавшая греха девушка, воспитанная по всем правилам приличия, узнала о бурной и полной страстей жизни своего ухажера. Она, в свою очередь, отказавшись дать свои дневники, предложила ему написанную ею повесть. Жених ее никак не откомментировал – писательство было его прерогативой. (Ее часто будут мучить потом ревнивые воспоминания о любовных откровениях мужа из его прошлой жизни).
Уже в ноябре этого же года в дневниках Софьи Андреевны появляется упоминание о первой беременности, и дальше беременности и роды следуют друг за другом с завидной регулярностью. О плотском удовлетворении от вирильной активности мужа не упоминается ни разу. Скорее наоборот: «Лева все больше и больше от меня отвлекается. У него играет большую роль физическая сторона любви. Это ужасно – у меня никакой, напротив» (26.09.1863). Беременности жены вызывают у него неприязненное чувство, и он всячески избегает ее, под предлогом занятий по хозяйству. Кормление детей часто доставляет ей боль, и она нанимает кормилицу, за что Левочка очень на нее сердится. Вообще, с первых же дней брака резкие охлаждения и суровость мужа, его импульсивность, смена настроений ежедневно держат молодую жену в напряжении.
От этой холодности, упреков и придирок у Софьи развивается и постоянно поддерживается низкая самооценка. «Левочку я боюсь. Он так стал часто замечать все, что во мне дурно. Я начинаю думать, что во мне очень мало хорошего». «У меня второй день лихорадка. Перед Левочкой чувствую себя как чумная собака. Но я не мешаю ему, потому что он сам не обращает на меня внимания», – пишет Соня еще в марте 1865 года. Левочке, впрочем, все еще не чужды человеческие слабости, и он флиртует с женой нового управляющего – Марией Ивановной – молодой и интересной нигилисткой. К супруге в этот период (1866 год) он «делается холоден... до крайности».
Семейная жизнь идет своим чередом: Софья Андреевна нянчит и лечит болеющих по очереди и скопом, детей, занимается их обучением, шьет одежду и белье для всей семьи, следит за домом и хозяйством усадьбы (Левочка оказался к этому непригоден), ухаживает за больным мужем, следит за его диетой, переписывает рукописи (у Левочки плохой почерк), по нескольку раз переписывает корректуры (Левочка очень придирчив, и правит корректуры многократно), решает все вопросы с издательствами и цензурой. Лев Николаевич пишет, мыслит, творит, ездит на охоту с любимыми собаками, травит зайцев, лисиц, бьет бекасов и вальдшнепов. Софья Андреевна просит мужа принять участие в воспитании детей, и это вызывает у него раздражение – «самая страстная мысль его о том, чтобы уйти от семьи», – выкрикивает он в гневе во время ссоры. Ее держит чувство долга: «Зачем я все-таки делаю все? Я не знаю; думаю, что так надо».
Сразу же после рождения самой младшей дочери Саши в 1884 году, МЧ резко поворачивается к христианству и становится ВГВЧ. Любопытно, что непосредственно этому событию предшествовала жестокая сцена: у Сони начались схватки, и она спустилась к нему с этим сообщением. Левочка был мрачен и зол (вероятно, приступ ревности, которые случались у него часто и, увы, без повода). На просьбы жены простить ее перед лицом возможной смерти от родов и уверения в своей невинности, «Он поглядел, вдруг повернув голову, пристально <на меня>, но ни одного доброго слова <.> не сказал... через час родилась Саша. Я отдала ее кормилице. Я не могла тогда кормить ребенка, когда Лев Николаевич вдруг сдал мне все дела, когда я сразу должна была нести и труд материнский, и труд мужской. Какое это было тяжелое время! И это был поворот к христианству! За это христианство – мученичество, конечно, приняла я, а не он» (Воспоминания, «Дневники», 18.06.1897).
Старшие сыновья – прошло 25 лет брака – живут своей мужской жизнью в Москве, некоторые из них, повторяя сценарий гусарской молодости отца. Софья Андреевна тоскует: «Думаю о старших мальчиках, как будто они отдалены ужасно, и мне это больно. Отчего отцам не больно бывает все, что касается детей. И за что женщинам и эта тяжесть в жизни? Только путает жизнь» (17.02.1885).
Описание жизни в дневниках Софьи Андреевны – ее собственной и Льва Николаевича, как и описание жизни ЗРР многочисленными биографами – чудовищно разнятся в оценке содержания, смысла, значимости труда обоих. Сама Софья Андреевна порой разделяет эти смыслы, и долг свой описывает как обыденность, а писательство мужа как нечто значительное, великое. Но постепенно назревает критический момент, переломная стадия в их отношениях.
В 1891 году в собрании сочинений Толстого была напечатана «Крейцерова соната», и это ключевое событие в отношениях Сонечки и Глыбы. С этого момента она начинает понимать все больше и больше истинную натуру своего мужа: его непомерное тщеславие, ханжество, человеческую черствость и отсутствие реальной любви к людям и особенно к женщинам, к ней самой. «Не знаю, как и почему связали «Крейцерову сонату» с нашей замужней жизнью, но это факт, и <...> все пожалели меня. Да что искать в других – я сама в сердце своем почувствовала, что эта повесть направлена в меня, что она сразу нанесла мне рану, унизила меня в глазах всего мира и разрушила последнюю любовь между нами» (12.02.1891). Этим произведением Глыба сказал вслух, то, что думал, то, что поверял до того своим дневникам. Между тем, именно она по его настоянию, едет в Петербург и добивается у Государя разрешения на публикацию «Крейцеровой сонаты». «И неверна «Крейцерова соната» во всем, что касается женщин в ее молодых годах. У молодой женщины нет этой половой страсти, особенно у женщины рожающей и кормящей. Ведь она женщина-то только в два года раз!» (23.03.1891).
Это произведение, насквозь пронизанное женоненавистничеством, особенно противоречиво выглядит на фоне «поворота к христианству». С этого поворота в доме стали появляться «темные» люди – так называет их Софья Андреевна, а порой и сам Матерый Человечище – последователи «учения Толстого», молокане, духоборы, раскольники разных сортов и представители российской интеллигенции. Появляется и главный герой будущей развязки этой истории – Владимир Григорьевич Чертков, чертоподобное alter ego Гения. Их присутствие в доме Софья Андреевна не переносит, но вынуждена покорно сносить и обслуживать. Оно, это присутствие, является материальным воплощением ханжества Льва Николаевича. Вообще-то, Гений чаще ассоциировался у меня с другим известным классическим прообразом ханжества – мольеровским Тартюффом, а его поведение, морализаторская позиция – синдромом «подшитого алкоголика». Помнится, у Анны Ахматовой, в воспоминаниях Лидии Чуковской есть отсылка к характеристике МЧ одним из его крестьян: «мусорный был старикашка». Насильственно морочащий свою натуру – обжоры, сладострастника, ревнивца, любителя удовольствий – Гений, позволявший-таки себе всяческие слабости и поблажки, упорно натягивал вериги на все остальное человечество, особенно сурово истязая при этом самого близкого ему человека – Софью Андреевну.
В дневниковых записях с этого времени все чаще встречаются критические рассуждения о позиции Толстого, он постепенно перестает быть «Левочкой», и становится просто Л.Н., или Львом Николаевичем. «Лев Николаевич всегда и везде пишет и говорит о любви, о служении богу и людям. Читаю и слушаю это всегда с недоумением. С утра и до поздней ночи вся жизнь Льва Николаевича проходит безо всякого личного отношения и участия к людям. Встает, пьет кофе, гуляет или купается утром, никого не повидав, садится писать; едет на велосипеде или опять купаться, или просто так; обедает, или идет вниз читать или на lawn-tennis. Вечер проводит у себя в комнате, после ужина только немного посидит с нами, читая газеты или разглядывая разные иллюстрации. И день за день идет эта правильная, эгоистическая жизнь без любви, без участия к семье, к интересам, радостям, горестям близких ему людей» (04.09.1897).
В феврале 1895 года умирает Ванечка, семилетний любимый сын Софьи Андреевны. В течение двух лет она не пишет дневника. После смерти любимого сына, в образовавшейся двухлетней лакуне дневниковых записей у Софьи Андреевны появляется духовная и творческая близость с композитором С.И. Танеевым. Это был лакомый кусок для ищущего оправдания своему ханжеству Глыбы. Он сурово плющил ее увлечение музыкой (она много играет на фортепиано, читает о музыке и композиторах), гневался на ее походы в концерты, мрачнел при визитах Танеева в дом, хулил музыку в целом на все корки. Софья Андреевна в эти годы именно в музыке нашла радость, отдохновение, утешение от тяжелой утраты сына, о чем много говорится в дневниках 1897-99 годов. Это был самый светлый период в ее совместной жизни с МЧ, и самое свободное состояние души. «А Льва Николаевича я развенчала как кумира» (08.06.1897).
Публикация «Крейцеровой сонаты» сняла запрет с табуированной темы сексуальных отношений Сонечки и Глыбы. Она все чаще задумывается над тем, что, собственно связывало ее мужа с нею. «Левочка необыкновенно мил, весел и ласков. И все это, увы! все от одной и той же причины (курсив мой – О.Л.). Если бы те, кто с благоговением читали «Крейцерову сонату», заглянули на минуту в ту любовную жизнь, которой живет Левочка, и при одной которой он бывает весел и добр, – то как свергли бы они свое божество с того пьедестала, на который его поставили! А я люблю его такого, нормального, слабого в привычках и доброго. Не надо быть животным, но не надо быть насильно тем проповедником истин, которых не вмещаешь в себе» (21.03.1891).(с)